«Мир спасет красота», - завещал Ф.М. Достоевский. Красота, которой позволено войти в душу и запустить процесс исцеления. В некоторые периоды жизни мы отчаянно нуждаемся в свете и тепле свечи, в музыке, задевающей за живое, в текстах, в виде песен или найденных на страницах поэтических сборников. Нас тянет к тому, что непроявленными силами запускает в нас процесс очищения и дефрагментации. Я много раз замечала, как иногда в минуты душевного смятения внезапно начинают внутри звучать строки выученных еще в детстве или юношестве стихов Ф.И. Тютчева, С.А. Есенина, М.И. Цветаевой, А.А. Ахматовой. Звучат самопроизвольно, в хаотичном порядке, повторяясь, повторяясь, повторяясь… пока что-то внутри не обретает покой и не встраивается в целое. О таком спасении мира писал гениальный писатель, об исцелении внутренней боли красотой слова. Красотой, которую пригласили в душу…
В моем детстве было принято учить стихи, без доводов пользы. К счастью, про то, что они развивают память, я узнала от кого-то позже, когда привычка учить стихи, приучать их к себе, а себя к ним, закоренилась, когда звучание тех или иных строк запускалось во мне автоматически, защищая мою психику от надрыва. Вряд ли записывание чужих текстов на внутренний носитель помогло моей памяти, кто знает, но мою душу и психику они исцеляли точно. В начале было слово…и это слово звучало, наделенное вибрациями жизни. Сколько раз меня трясло от есенинских и ахматовских слов, сколько раз внутри настигало ощущения паралича от слов Цветаевой, мне уже и не вспомнить. Психическая емкость росла, палитра проживаемых чувств расширялась, давая возможность потом выстоять в жизни под натиском обрушенных ситуациями эмоций. Тренажер чувствования работал филигранно, помогая развивать эмпатию. Вкус настоящего исцеляющего слова ни с чем не спутать, ощущение его стало детектором в определении истинности написанного.
Я не знаю в этой жизни ничего, что может работать с такой силой, как красота. Красота музыки, картины, скульптуры, текста, к которым внутри появляется тяга, – лекарство души. Я не знаю, чем ранена моя душа, охваченная дрожью всякий раз, когда строки стихотворения Марины Ивановны Цветаевой появляются в поле моего чувствования. Быть может, стихотворение «Тоска по родине! Давно…» подсвечивают мои размышления о природе самости. Меня давно интересует вопрос пределов: что нужно отнять у человека, чтобы он потерял себя и чего ему достаточно для ощущения себя целым и живым.
Марина Ивановна, вынужденная несколько лет жить в Праге и Париже, пишет о чувстве одиночества, поглотившем ее до абсолютного безразличия к месту вынужденного проживания. Связи с внешним миром рвутся. Состояние одиночества становится еще более болезненным, когда приходит ощущение, что пространство ее не принимает: «дом, и не знающий, что – мой, как госпиталь или казарма». Тонкость восприятия мира лирической героини поражает. Когда человеку не нравится место – это одно, но если месту не нравится человек и оно не дает согласия на взаимодействие с ним – совсем другая история, поднимающая в душе какое-то чувство суеверного страха первобытных времен.
Цветаева гениально создает образы, ковыряющие душу грубо и больно: фраза «ощетиниваться пленным львом» обрушивает на читателя и тонну боли уязвленной гордыни, и растоптанное чувство собственного достоинства. Остатки прежнего «я» трепещут в теле, которому не хватает сил справляться с жизнью. Испытанием становится и отрицание среды, рвущиеся связи с окружающим миром обрекают героиню на проживание «единоличья чувств». А мы, существа, сотворенные мирозданием с потребностью выплескивать свои чувства и переживания во вне, отдавать их Жизни, Богу, оставшись наедине с ними, каменеем, уходим в бесчувствие. Остаться наедине со своими переживаниями – потерять даже иллюзию почвы под ногами, поэтому в стихотворении появляется образ «камчатского медведя без льдины». Бесчувствие ведет к равнодушию ко всему происходящему: «Где не ужиться (и не тщусь!), где унижаться — мне едино».
Возможность писать всегда была для Марины Ивановны ценностью, она страдала почти физически, если условия выживания забирали возможность писать стихи или хотя бы письма друзьям и знакомым. Родной язык был спасением выражения и звучания и трагедией непонимания: « Мне безразлично, на каком непонимаемой быть встречным!»
Когда у человека забирают дом и даже ощущение дома, связи с миром, чувство собственного достоинства, родной язык, то у него остается прошлое. Когда по приметам настоящего он больше не в состоянии себя идентифицировать, то и прошлое становится балластом. Отбросить его – и человека больше ничего не связывает с миром:
Все признаки с меня, все меты,
Все даты — как рукой сняло:
Душа, родившаяся — где-то.
Душа – часть мирозданья, кусочек великого Божественного начала, покуда она чувствует связь с ними, она жива, несмотря ни на что. Но стоит утратить и ее, вечность раскрывает свои объятия: «Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И всё — равно, и всё — едино».
Ощущение одиночества и безвременья как уколы анестезии. Они снимают боль, но только в правильной дозировке.
Стихотворение М.И.Цветаевой «Тоска по родине! Давно…» о пределах внутренней боли, за которыми нет жизни, о пределах человеческой психики, которая может терять несущие конструкции, но перераспределять нагрузку до определенной поры. И оно о спасении, о возвращении к миру чувствования, оно о том, как все же остаться живой. Последние две строки стихотворения - способ вернуть ощущение жизни в тело, через боль, через страдание, через ностальгию, через память. Через любовь.
Но если по дороге — куст
Встает, особенно — рябина…
Символическое переключение спасает лирическую героиню, возвращает ей право чувствовать, быть, жить. Рябина для нее – символ жизни, наполненной любовью. С ней связан и родной дом, и «млечный» зов родного языка, и родные люди, и Бог. С ней связана жизнь, которую точно стоит жить вопреки всему.